Антон Санченко

Бывает такое. Обычно у помполитов. Мания преследования наоборот. Сойдёт моряк пройтись посуху вдоль родимого борта, осмотреть извне своим выпуклым морским глазом подтёки ржавчины под шпигатами и заваленный при швартовке фальшборт, выйдет размяться, стряхнуть с себя накопленное статическое электричество, ощутить под ногой не зыбь, но твердь и ненароком заглянуть с причала в иллюминатор буфетчицы Светки и...- цап моряка за руку.

- Кравченко, вы намеревались сбежать в инпорту!

Это Помпа. Крыша у него от бдительности едет. Где-где, а в этом вот Дубае, Кравченке сбегать никакого резона нет. Потому как у здешних объединённых эмиров - сухой закон.

Бывает такое.

Помполитов вот отменили, а у меня началось. Не уж-то заразное?

Ходовую вахту стоял я с Мастером. С капитаном, по-вашему. Мастер, иначе - Папа. Но наш на "Папу" возрастом ещё не вышел.

Молодой. Непьющий. Не зануда и не уставник. Успел поработать и в пароходстве, и на рыбачках, и в портофлоте. К нам сбежал с Чукотки. Три года по контракту. Капитаном лоцманского бота, что ли?

Ранняя седина. Сдержанность. Глаза глубоко упрятаны в морщинах: не чукча, приходилось жмуриться. Пожалуй, из всей галереи капитанов, под которыми я имел честь ходить по восьми морям двух океанов, он один вызывал доверие с первой же встречи, с первого разговора. Было у него такое свойство. Люди верили ему сразу же. Причём все, без исключений. От портнадзирателя до брошенной женщины.

Не Мастер, а рубль за подкладкой за день до получки. Только вот... слишком вежливый.

- Коленька, отдай правый якорь, пожалуйста.

Это он боцману-то. Дракону. "Шкуре", как правильно говорят мурманчане. И сволочи, надо сказать, - тоже порядочной. Право - кулак да рот чёрный. А ему: "Коленька...,пожалуйте." Нельзя так с нашим братом. На втором "пожалуйте" на голову сядет. Нас куда ни целуй - везде задница. А капитану голова дадена для ношения форменного головного убора и ещё кой для чего, но никак не для того, чтобы боцман на ней сидел и сморкался. А Вы мне: "Вежливость..."

Этого в Мастере нашем было, пожалуй, через край. Извиняться начинал за пять шагов до того, как наступит на ногу. Никогда я с таким феноменом среди их судоводительской братии не сталкивался. А перевидал я их... без бития в грудь, действительно насмотрелся. Всё ж - рулевой.

А бегали мы в то лето из Херсона, да на Батуми. "Мы" - это 93-ий. Номерной пароходишко. Не больше таза для бритья. Вместо помазка - швабра за бортом болтается.

Два трюма, кубрик, камбуз, восемь желудков за столом в салоне да сейф в капитанской каюте - всего того парохода.

Машина - изношена. Механики - из запойных. Так что насчёт "бегали" - это я малость загнул. Чапали по семь узлов. Тринадцать километров в час, то есть. Без тридцати шести метров.

От траверза Сочей - вообще крались на цыпочках. Подгадывали проскочить войну ночью. С погашенными огнями. Портнадзор наставлял проходить Сухуми на значительном удалении от берега. Не менее полуста миль. Но нет-нет, а раз в месяц кто-нибудь из грузинских судов попадал под раздачу. Раздавали, в основном, с вертолётов. Панические слухи о быстроходных катерах, к счастью, оставались всего лишь слухами.

Маяки не горели. Но при желании можно было определяться по вспышкам артобстрела на горизонте. Бои шли под Очамчирой и Гудаутой. Сухуми отстреливался обречённо, как Порт-Артур, но ещё не был сдан. Дело было ещё до русского десанта и конфискации тяжёлых вооружений, которыми только Сухуми и держался.

Встречные пароходы, тоже тёмные, как до изобретения Эдисоном лампочки, шарахались друг от друга, как ночные пешеходы в Одессе времён Мишки (Японца). Капитан Олег не отходил от радара всю ночь. Кофе глушил лошадиными дозами, а выкуренных за ночь сигарет хватило бы на убийство среднего табуна. После дезертирства старпома, вспомнившего о язве и неклеенных обоях на кухне после первого такого рейса, капитан Палыч остался последним судоводителем на судне. Если бы и он вздумал клеить обои на чьей-либо кухне, курс прокладывать пришлось бы повару. К счастью, Олег Палыч как раз ушёл от жены и был абсолютно бездомен.

Батуми открывался поутру этаким амфитеатром зелёных холмов, смахивающих на муравейники. В Херсоне холмы эти первый называл бы горами, но на заднике каким-то исполинским Пиросмани был намалёван Малый Кавказ в шапках снега и облаках. Перед этим "малым" до ранга гор огромные муравьиные кучи не дотягивали.

Софитами полыхали на солнце оцинкованные крыши домов на холмах.

Оркестровой ямой, стиснутой молами и волноломами, лежал между морем и городом порт. И нефтяные танки на Защитном молу представлялись суфлёрскими будками.

Буфет в этом театре работал уже с перебоями. Яйца на базаре продавались уже поштучно. Очередь за хлебом занимать нужно было вчера.

Мы возили в Батум сахар, масло, муку, сыр и вообще - пожрать. И не в порядке гуманитарной помощи. Голод в Грузии почему-то не пугал гуманитариев из Бонна и Вашингтона. Мягкий субтропический климат и отсутствие реальных возможностей превратить дождливо-мандаринную зиму в зиму ядерную, видимо, сбивали заморских благодетелей с пантылыку. Предприимчивые сыны гор выкручивались сами.

Война сулила предприимчивым постоянный аншлаг в театральном буфете и тройную ресторанную наценку. Это, а также гробовые накрутки, вздорожили ставки фрахта настолько, что за ту сумму, которую грузин-"чайник" готов был платить наличными прямо на причале, он мог бы в иные годы допереть свою тонну чаю до Юго-Восточной Азии. До Бомбея или даже до Коломбо. Но грузины предпочитали почему-то Геленджик и Керчь с Бердянском.

Само собой, хамсу и шпрот на Чёрном море продолжали ловить только самые отъявленные из рыбаков. Весь "тюлькин флот" был занят перевозками лаврового листа, цитрусовых и кавказских беженцев.

Известно, что обе мировые войны благоприятно сказывались на количестве рыбы в мировом океане. Для восстановления запасов черноморской хамсы воевать нужно не реже, чем раз в три года. Такой уж у неё, хамсы, период воспроизводства.

Капитан Олег водки не пил. Не подшивался и не кодировался. Просто не любил. Предпочитал ликёры и сладкие вина. Обычно в протокольные моменты выручал его старпом. Этот был - наш человек, с похмела способный взять истинный пеленг на ближайший кабак в десяти милях в густом тумане.

Момент наступил, но кухня, на которой старпом клеил свои обои, была удалена от Батуми на пятьсот шестьдесят пять миль. Портнадзиратель же требовал соблюдения протокола, и пить в одиночку отказывался. Не хочу, чтобы думали, что второе место по определениям в тумане принадлежало мне, но в тот вечер именно я оказался заместителем старпома по протокольной части.

Портнадзиратель был русским, но по-русски говорил уже с грузинским акцентом. Зато пил по-русски: мрачно, взапой.

Портнадзор сказал:

- Капитан, ты ночью у причала лучше не стой. Уходи на рейд. От греха.

Капитан отвечал:

- Ты извини, что интересуюсь. Ты - женат? И как? Трое? А у меня вот всё из-за бабы кувырком пошло...

Портнадзор говорил:

- Олег Павлович, орудует здесь одна шайка-лейка. С автоматами, в чёрных масках...

Капитан продолжал:

- Ты извини, если нагружаю тебя. Нет? Я ведь на Чукотку всего на год завербовался, по контракту. Жену там же, в порту, тальманшей пристроил. Ну и натальманила она мне. Контейнер коньяка прошляпила, дура. Начальник порта - добрый дядя оказался. Говорит мне, мол, не хочешь, чтобы посадил её, продлевай свой контракт на те же три года. Ну что мне было делать? Не подлец же я...

Портнадзор стращал:

- Палыч, в прошлом месяце новороссийцев, "Камелию", вот у этого самого причала ограбили. Перед этим на нефтяном молу, с батумского же танкера, с "Херсона", среди бела дня тридцать восемь штук зеленью из капитанского сейфа взяли...

Капитан извинялся:

- Ты извини, что из кружек приходится. Сам понимаешь, не на танкере. В общем, вкалываю я, как папа Карло, по десятку швартовок за день, в накат, в пургу, второй год без отпуска, вроде на самом деле срок за неё тяну, и узнаю наконец-то. Посёлок не без добрых людей. Оказывается, пока я на своём боте по внешнему рейду рассекаю, эта дура, тоже по графику, сутки через трое, живёт с добрым дядей начальником...

Портнадзор возмущался:

- Олег, ты пойми, эти ж сволочи уже и рыбачков местных грабить не гнушаются. Бичико, с колхозного сейнера капитан, возникнул было: работяг обирать по каким хочешь законам - беспредел. Прострелили парню руку, кость задело. Я - скорую вызывать. А они, падлы, ехать ночью боятся...

Капитан сожалел:

- Ты извини, что водка тёплая. Питание с берега вырубили. Не гонять же движок ради одного холодильника. Что на Чукотке хорошо было - холодильник не нужен. Я когда в отпуск вырвался, первое время от жары доходил просто. Начальник, добрый дядя, отпускать не хотел. Понравилось, наверное. Диплом ему в залог своего возвращения в сейфе оставил. Наверное, до сих пор ждёт, гад. Бумага недавно пришла: с такого-то числа числюсь в прогулах. А я уже год, считай, здесь на Югах работаю. Хорошо, корочку свою трёхсоттонника после училища и штурманского диплома не выкинул (я до армии два года в портофлоте отработал). Так по корочке этой и плаваю. Слава богу, тоннаж позволяет. И паспорт моряка новый мне кореш, Горбатов, всего за неделю сделал. Не дали пропасть, короче. Нет, друзья - это свято. Я ж из дому в чём был ушёл: в джинсиках и в этой вот футболочке. Прошлый год на Болгарию побегали, хоть приоделся слегка. А жена? Назад на Чукотку улетела. Тоже, наверное, понравилось.

И тут портнадзор сказал:

- Ну и плюнь, Олежка. Мало что ли баб в европейской части осталось? А диплом... Какой у тебя был? Штурмана дальнего плавания? С этим - сложнее. В торговом порту могу поспрашивать. А малого могу выписать тебе хоть завтра. А на ночь у причала лучше не оставайся. Хотя, пока я у вас на борту, вряд ли какая-нибудь падла сунется, но всё же...

Последнюю фразу портнадзирателя лично я понял как приказ откупоривать вторую бутылку.

И где в тот вечер была моя помполитская болезнь? Многого попросту не было бы.

Сразу признаюсь: перетрусил я изрядно. При чём - загодя.

Бывает такое. Вроде всё как обычно. Разве что вахту стоишь не свою, а за того боцмана. (Скользкий ушли на берег с высочайшего капитанского позволения и возвратиться к своей вахте покамест не соизволили). Тёмный пароход ошвартован под пустым причалом рыбкомбината. Волна под сваями плещется. Погода - так и шепчет. Тишина такая, что слышен лай собак и автоматные очереди на другом конце города. Всё спокойно.

А тебе неймётся.

Волна какого-то пещерного ужаса вдруг накатит, и барахтаешься в ней, изображая из себя стойкого оловянного солдатика. Хотя ночь, народ дрыхнет и изображать особо не перед кем. Разве что перед Куклой - полуводолазной полудворянской судовой сучкой.

Когда эти четверо появились-таки в конце причала, Кукла залаяла, а я задышал глубже. С облегчением!

И уже не до ужасов. Вертелась только в голове дурацкая фраза из Бабеля. Спокойно, мол, - это налёт. И ещё про то, что если стрелять не в воздух, можно попасть в человека.

К чести грузинских абрагов, даже самый обкуренный из них, спрыгнувший на нашу палубу для пробы, первым, стрелял только в воздух. Уже потом, над ухом того, кого он считал капитаном.

Незадолго до него я пытался будить иначе, но без пистолета у меня это не получилось. В капитанской каюте вместо родного капитана я нащупал тело давешнего портнадзирателя.

Добраться до кубрика и сыграть полундру более заинтересованным лицам уже не выгорело: столкнулся нос к носу с передовым туташхией прямо у капитанской двери.

Врал всё портнадзор: никакие не чёрные маски, - так, шарфиками носы обмотали.

А потом меня смех пробрал. И, главное, честно пытаюсь объяснить местному Бенциону Крику, что тот, кого они собираются бить по голове рукояткой пистолета, вовсе не капитан, и ничем помочь им не может. Ну не знает он, где ключ от сейфа. Не местный он. Вот разбужу механиков, генератор запустим - при свете может и найдём.

К тому же знал я, что деньги наши судовые никакой дурак в сейфе не держит. Поэтому и смеялся, умник.

Досмеялся, смайнали меня в кубрик по трапу. Только дверь за мной лязгнула. И задрайки заклацали. Подпёрли чем-то снаружи.

Хорошо - не у стоматолога. Это там ни выматериться, ни зубы стиснуть. Минуты две я остановиться не мог. А Вы сами посчитайте как-нибудь на досуге. Двенадцать балясин (ступенек т.е.) и все - кобчиком.

Из механического угла сразу же на чём свет стоит крыть меня начали. Десять лет, мол, на флоте человек, не вербованный вроде, а по трапу спускаться никак не научится, и общество ото сна пробуждает. Когда узнали что к чему, приумолкли как-то, засопели. И капитан Олег тут же нашёлся. В моей койке спал, оказывается.

- Сколько их? - спрашивает.

- Четверо, - докладываю.

А он ноги с койки свесил и... так и сидел молча аж до тех пор, пока над головой загромыхало, и матрос наш, Кела, заорал:

- Давай наверх все! Пашку заложником увели!

С чего ему в ту ночь в рулевой рубке лечь спать вздумалось, Кела и сам потом объяснить не мог. А выстрелов, говорит, не слышал. Проснулся уже тогда, когда портнадзиратель, галстуком связанный, из капитанской каюты ногами в переборку молотить начал.

Портнадзиратель же первым делом поднял волну, что Пашку забрали. А Пашка этот - это ж я и есть. И такое зло меня взяло: говорил же человек чёрным по белому: "На рейд снимайтесь." Так нет же. Ещё и Скользкого на берег отпустил. Чтоб, значит, уже наверняка чего доброго не снялись? Так что ли?

Очень я злой на Олега Палыча был. Ещё больше, чем на Скользкого. С Драконом - знакомая песня. Кореша приблатнённые и выпивка дармовая через пять минут после того, как концы на причал поданы. В любом порту. Я на Скользкого вегда злой, а тут ещё как подумаю, что это вместо него кобчиком по трапу...

И перед портнадзирателем стыдно было. Я за него не очень и горло рвал. Не с нашего ж парохода. А он вон как, первым делом обо мне вспомнил. И получил - за того парня. Гостеприимный какой!

Когда налётчики всё же поняли, что ключа им от него не видать, они просто унесли сейф с собой. Тяжело, конечно. Но что поделаешь?

Денег в сейфе не было. Да, но именно в нём были все наши корочки.

- И просил же их, не бейте по правой стороне! - смеялся портнадзиратель, пока ему бинттовали голову.

- Вечно мне по правой половине черепка достаётся...

Портнадзиратель был русским. И смеялся по-русски, задним числом.

А мне - хоть сквозь палубу проваливайся. Тоже мне, английский юморист выискался.

А на родного своего капитана был я зол, как Черчилль на коммунистов. Но это ещё не было началом моей помполитской болезни.

Полиция приехала когда рассвело. Тоже по ночам боялась ездить. Осмотрела место происшествия. Но на борт не подымалась. Гильзы и патроны рассыпавшиеся я им на причал выносил. Так что зря Олег Палыч суетился, просил Келу свайкой дырок в переборке наделать. Якобы (неприкрученный) сейф с мясом вырвали.

Хотя нет, спустился один. Эксперт, наверное. Хромированный пистолет за пояс просто, без кобуры, заткнут. Была у них тогда такая мода. Чтоб все видели - облечённый властью человек идёт. Если же с калашниковым - значит не меньше, чем прокурор. Это потом уже они все с радиотелефоном наперевес ходить по городу стали. Спустился один всё-таки, значит, и сразу стал камбуз досматривать.

- Это у вас что? Масло? Заверните.

Составили протокол. Взяли с капитана подписку, что документы он потерял...

- Ты пойми, генацвале. Я твой дело расследовать не могу. Одесский следователь на самолёт лететь должен. Судно твой - территория иностранной страны. Да. Наппиши бумага, что документы у тебя на берегу пропал. Ну, в ресторан забыл. Я все силы приложу, чтобы этот подлец найти.

- Подумать только, какой подлец, - вторил полицейскому Папа Гоги - капитан порта, в профиль похожий на вождя ирокезов.

... и больше мы никого из них, кроме Папы Гоги, не видели до самого нашего отхода из Батуми.

Дело было ясное. Отделались. Все живы. Судовые документы и деньги целы. А на дипломы и прочее - протокол есть. Идёшь к капитану Одесского порта и дубликаты выписываешь. Ну, на объявление в газете потратиться придётся. Так что ждём Скользкого, запускаемся, и к...

- На рейд, - скомандовал Мастер.

- Ничего, на катере доберётся. На водку деньги есть, и на катер найдёт.

И ко мне:

- Ругаешь меня, наверное? Ну, прости подлеца. Поверил пьянице этому, что пока он "приход оформляет", ни одна собака нас не тронет. Да и Дед тоже: "Топливо кто экономить будет? Лейтенант Шмидт?"

- Очень зашибся? Потерпи, полечим тебя немного, когда на якорь станем. Очень прошу тебя, хоть на руле постой. Кела на палубе сам справится.

Уговаривает он меня, что ли? Или я уже не матрос-рулевой, а девка цельная? И вся злость на него прошла даже. Снялись мы, мили полторы от порта отбежали и железяку, якорёк то бишь, за борт бухнули.

Мастер с крыла на крыло через рубку бегает, две смычки за борт вытравить командует. И опять со своим "пожалуйте". Уже не злюсь, посмеиваюсь в усы над вежливостью его палубной, а он видимо решил меня совсем огорошить:

- А что, Пашенька, - говорит, - если мы тебя старпомом сделаем?

- Да ты не дрейфь. Не боги горшки обжигают. Я натаскаю. Ничего в судоводительской науке сверхъестественного нет. А корочки - купим. Раз уж всё равно все недипломированными стали.

И дальше продолжает. Мол, парень я неглупый. По-английски, опять же, сносно натаскался на большом флоте... На турции-греции побежим, совсем это не лишним будет. Да и собутыльники и деловые партнёры по всяческой контрабанде меня, небось, в Турции ждут не дождутся.

И кто ему про меня набрехал такого? Главное - всё правда. Даже про контрабас.

Когда подвалил рейдовый катер, и Скользкий начал зудеть, что это его на берегу бросили, я посмотрел на его наглую харю с крыла мостика и про себя подумал:

- Ну подожди малёк, братишка. Покувыркаемся ещё.

И на обеде, когда вся толпа расшумелась, первым сказал: "Стоять. Нас без документов и в Одессе-маме не очень-то ждут. Замахаешься объяснительные сочинять."

Кела, коллега мой, первым меня поддержал. Хотя, казалось бы. Какие у матросов дипломы?

Да, пожалуй, тогда и началась моя болезнь. Но пока ещё не помполитская. Эта дрянь, что из меня полезла, иначе совсем называется.

Вот тут и начались у нас швартовки, перешвартовки, постановки на якорь и снятия с якоря. Регулярные. По нескольку раз на дню. Но механики уже почему-то не бухтели, что это ж им всю ночь "малыша" гонять, а топливо и моторесурс надо экономить (и спать им, маслопупым, хочется), а Скользкому уже не надо было на берег (ни к корешам, ни к любимым женщинам).

Совсем не зудеть Скользкий не мог:

- Ну что он орёт на меня с мостика? Не держи якорь-цепь. Не обжимай стопора! Я что, держу, или первый год замужем? Да отработай ты назад машиной и две смычки выйдут пулей! Или у нас тут кукольная комедия?

Вежливости палубной у нашего мастера действительно поубавилось, орать стал на Скользкого. Это всегда полезно, но тут уж - зря. На 16 метрах под килём полста метров цепи сами не высыплются, это вам любой скажет. И швартоваться с бросательным концом на лушпайке нашей - дурной тон. Гоги Ирокезович, или его единственный швартовщик-инвалид конец этот примут? Ох уж эти замашки пароходские!

Да носом ткнись в причал, собственный матрос выскочит, и сам гаши на кнехты понабрасывает. Нечего тут за десять метров целиться, машину стоповать, а потом орать в матюгальник всякое. Не на балкере.

Но бухтеть в тряпочку - это наше право. Бухтишь, но выполняешь, и с советами своими к капитану ж не лезешь. С мостика виднее. Да и на нормального, без всяких "извини-подвинься", судоводителя стал наш Палыч больше похож.

Оно и понятно: мы загораем себе третью неделю, Кукла лягушек в окрестных болотцах гоняет, а Мастер каждый световой день по ОМОНам, афганцам, ворам в законе и прочим властям мотается.

В контрразведке ему гранату подарили, на будущее.

ОМОН был тбилисский, батумские власти его не жаловали.

Воры от дел отошли. Какой закон? Беспредел настал в Батуми.

Собрал нас Мастер, мол так и так, будем документы новые всем покупать. Деньги целы пока. Ну, придётся ещё месячишку без зарплаты, народ, перекантоваться. А иначе из Батуми этого нам не уйти.

- Без денег, так без денег, - согласились мы. А что делать?

Я вообще на ПТСе нашем - человек свежий был.

Не команда - а мясное ассорти в тазу для бритья.

Родион (он же - Радик)- этот из техфлота. Мели от Усть-Дунайска до Туапсе он не просто знал, он их создавал. Говорят, именно его шаланда присыпала ту подводную лодку на грунте. При чём тут кефаль? Шаланда - это баржа такая. Песок от землечерпалок в районы свалок грунта отвозит. А Вы что подумали?

Кубанская фракция (боцман, кандей и второй матрос) попала на 93ий с "Востока". Променяли двухсотметровое шило на наш обмылочек. "Восток" - дело тонкое. Одних баб в экипаже - под шесть сотен. Боты разъездные - как раз с наш "таз для бритья". По одиннадцать месяцев в рейсе, и денег не платят. Тут не только на тазик, на "тузик" (на душегубку, по-вашему) сбежишь.

Кубанцы вообще - народ интересный, кавказских кровей. Сегодня морды в кровь друг другу побьют, завтра - опять кунаки. Шашкой махать им по Менделю и Моргану положено.

- А шо, есаул, можить зря мы вчерась студентов в капусту порубали?

- Може й марно. А в тим - нехай не плошають.

Особенно в Скользком Мендель не просчитался. Он мне сразу заявил, что будь он на т о й вахте... Хотя, когда документы нам назад принесли, за шашкой фамильной чтой-то не шибко тянулся.

Меня только по первому рейсу троица эта кубанская напрягала. Свежий человек я был на "девяносто третьем". Дед Витька - этот уже с душком. Сразу мне сказал:

- Паша, выпивайте и закусывайте. Пусть вас не волнует этих кубанских глупостев.

Дед Витька был из коренных. С Молдаванки. Детство во дворе с усохшим фонтаном, юность на танцклетке возле бурсы техфлотовской. И нос ему по боксёрскому фасону подрихтовали там же. В рыбачки-колхозники он угодил уже с верхним образованием. К несчастью, штатный причал морского буксира "Титан", без отрыва от которого Дед образовывался, располагался в опасной близости от причала винбазы...

Житьё колхозное приучило его не сотворять из судоводителя кумира. Так, на "девяносто третьем", машина отрабатывала назад не сразу же по команде с мостика, а после Дедова контрольного стука ногой об палубу в районе тридцать седьмого шпангоута. Дизеля свои Дед любил больше бортов. За борта нехай старпом думает.

Третьим механиком у Деда Витьки был мичман Панин. Однокашник Деда по техфлоту, молчун и интернационалист. О его отношении к происходящему на палубе "девяносто третьего" догадываться приходилось по интонации, с которой он произносил три точки после своего обычного: "Ну, вот..." А интернационалистом он был потому, что в любой стране Черноморья его с готовностью признавали аборигеном: болгарином, румыном, турком, грузином. И пытались говорить с ним на родном языке.

Обо мне распространяться долго незачем. Мореходка. Вылетел с третьего курса. Восьмая Тихоокеанская эскадра. Югрыбразведка керченская. Рудовозы река-море (река-горе) херсонские. И пассажирчик маленький. Ялта-Синоп. Каждую неделю дважды.

Все вроде. Хотя нет, Куклу забыл. Водолазку дворянских кровей нашу. Единственную барышню на борту. Не собака, а звоночек. Попробуй только чужой на трап сунься. Своих же определяла Кукла за обеденным столом. И надолго. Я года через полтора, на другом пароходе, у Горбатова, встретил её. Узнала, сучка. Тявкнула спросонья, а потом хвостом завиляла и лизаться полезла. Мы ж с ней после того налёта вроде как родственники получились. И ей досталось, когда меня защищать бросилась.

Щенки от Куклы в порту нашем пользовались постоянным спросом. Правда, и предложение не заставляло себя особо ждать: гулящая была псина.

Олег Палыч говорил, что в Бургасе ему пришлось возвращаться за Куклой от самого приёмного буя. Загуляла барышня. Агент по радио уже вызывал. И знала ж, сучка, к кому кинуться со своими женскими бедами. Посмеялся болгарин, но даже по "воки-токи" на тридцать третьем канале полаять дал ей возможность. Как тут не вернуться? Горбатов, как старпом, ворчал, правда, что Кукла вообще - предмет контрабанды, завезена в братскую Болгарию без санитарных документов, и пахнет всё это международным скандалом и штрафом. И в следующий же приход в Ильичёвск Палыч Кукле оформил санпаспорт и прививки... Но это уже из преданий "девяносто третьего". Где тот Горбатов? И кто хранит эти преданья старины глубокой сейчас, когда я пишу эти строки?

Получается, кроме меня некому. Поэтому и уродуюсь, борюсь со скудоумием и косноязычием. А что делать?

Чёртов Батуми! И ведь и скучать вроде бы не по чему, видали мы в гробу все эти колониальные прелести.

И пальмы в Мапуту - ещё более пыльные.

И коровы в Бомбее - ещё более неприкосновенный скот. Так же бредут по проезжей части вразрез движению.

И женщины в Дубае - вообще в намордниках, а не только во всём чёрном, в непременных косынках после замужества.

И контрабандный рынок в Джибути - столь же бойкое и гиблое место, где тебя обжулят и обворуют, смеясь, не считая должным даже убегать: шаг отступил и потерялся в толпе.

И французская морская пехота сверкает бритыми затылками ничуть не хуже костромских дембелей в камуфляже и тельниках, отоваривающихся колониальным товаром по случаю отправки на родину. (Эвакуация, дядя. Завтра на транспорт грузимся).

И цитрусы в Пирее растут просто вдоль дорог, а не за заборами...

А пиво "Эфес Пилзен" дешевле и вкуснее пить в Турции, а не под пальмами у морвокзала. Хотя, шашлыки и хинкали, пожалуй...

Впрочем, что это я? В том году в Батуми не до шашлыков было. Хлеб брать приходилось через корешей Скользкого, через дыру в заборе. Единственное, чем ещё торговали свободно, было спиртное и автопокрышки. Впрочем, спиртное батумской возгонки отдавало той же резиной.

Недаром и из Феодосии мы привезли груз автомобильных скатов.

Война войной, но скакунов своих подковывай регулярно. Кавказ.

Даже беженцы кавказские бегут от войны на жигулях и волгах.

Каждое утро причалы рыбкомбината оживлялись криками "майна-вира", дельными советами, многозначительным цоканьем языков и спорами зевак.

Порт давно забыл, как пахнет хамса и шпрот. Хотя дороги по привычке вместо гравия посыпались раковинами рапанов. В Ялте на таких зарабатывают, как на сувенирах.

Рыбу в Батуми продолжали ловить только двое: "Бешуми" и "Цискара". К их приходу собиралась на причале толпа с вёдрами, счастливцы-ялики норовили взять их на абордаж ещё на подходе, раньше голопузых боевых пловцов из местной пацанвы, атакующих палубу с воды. Остальные рыбачки давно уже продали свои невода туркам, и занялись более прибыльным.

СЧС, средний сейнер только по названию, брал на палубу до девяти легковушек. Это моряком нужно быть, но вы всё ж, на веру, поразитесь:" И куда они (легковушки) там вмещались. Сейнера того - двадцать семь метров по палубе." Две последних машины уже за корму колёсами свисали. И, опять же на веру,:" И как они (сейнера) не опрокидывались от перегруза?"

Опрокидывались. Но больше зимой. От обледенения.

Машинами по всей палубе сейнера и дальневосточника не удивишь. Они там натаскались возить из Японии. Но тут с каждой машиной ехали жёны, дети, двоюродные дядья и троюродные сёстры водителя. Со скарбом, пожитками и едой на переход. Всю дорогу - в машине или на палубе. Позеленевшие, как Гринпис. Голодные. На узлах и тюках. Ни дать, ни взять - последний пароход на Стамбул.

Всё вернулось на круг. Эмигранты, бои на околицах, мишки японцы.

"С лошадью нельзя на корабль?" Ерунда. Сто пятьдесят гринов - и конь твой уже припнут к кнехту. Так что зря Высоцкий стрелялся. Не только с лошадью, с орудием прямо взяли бы.

Вру, Владимир Семёнович проходил бы по другому ведомству. По его душу пришёл бы в Батум транспорт "Баскунчак". И не только по душу. Я на этот "Баскунчак" насмотрелся ещё в Персидском заливе. В голову тогда не приходило, что на вертолётной площадке и в ангарах прекрасно становятся камазы с мандаринами. Эвакуация.

Цены они нам сбивали... Пока транспорт стоял у морвокзала, нам надеяться оставалось разве что на чокнутого грузина: вдруг нули на купюрах считать не умеет. Встречались конечно и среди их грузинского племени чудики. Один вон, целый день просидел с сачком под сваями причала, развлекая нас пением песен Пахмутовского репертуара.

- Как рачки? Ловятся? - не выдержал к обеду Скользкий.

- Нет, вон там, за молом, - лучше, - отвечал чудик, продолжая черпать воду своим решетом. И по третьему разу затянул: "Мнэ прыснылся шюм даждя..."

Встречали мы и таких. Но такого, чтоб сотню с тысячей путал...

Наш клиент в кепке со своим вечным вопросом: "Гдэ капытан?" - и после отхода штрейкбрехеров от ВМФ продолжал обминать наш ПТС-93 по дуге большого круга. Весь Батуми знал уже, что именно этот пароход никуда не идёт, и его пора ставить на пляже рядом с близнецом-братом, переоборудованным в кабачок. На Мелком море.

Дед Витька расшифровывал ПТС как: Пусть_Так_Стоит.

Вот мы и оправдывали.

Может где при отходе играют "Прощание славянки", а на "девяносто третьем" оркестр заменялся капитанским магнитофоном с единственной кассетой. Леонтьев. "Куда уехал цирк".

По швартовому расписанию стоял я на руле. Скользкий с Келой сами, без погоняев, сразу же после отхода крепили всё по штормовому. " Первый раз замужем, что ли? Или у нас тут кукольная комедия?"

Машина сама, без команд с мостика, накручивала обороты до полного хода. " Выпивайте и закусывайте, пусть вас не волнует этих глупостев. Взрослые вроде мужчины, а такой ерундой занимаетесь. Вот..."

Даже пароходишко наш, как старый конь, сам ложился на нужный курс. Без всяких "извини-будь добр".

Пока аккуратист Палыч считал склонение и поправку компаса в столбик, "Пусть Так Стоит" наш, по памяти, ложился на Геленджик. Я к штурвалу не прикасался даже, честное скаутское.

Горбатов никогда над прокладкой не корпел. Генеральный курс прикинет, глаз прищурит, и:

- Ложись на триста пять, - скажет.

На морской выпуклый глаз.

В столбик получалось триста четырнадцать и две десятых. Смешила меня эта вера Палыча в то, что нежелезный рулевой по магнитному компасу сможет эти две десятки выдержать. Но виду я не подавал:

- На румбе 314,2!

- Я когда из пароходства на рыбачки попал, никак привыкнуть не мог. Как в школе учили: определения, точечку на карте каждые полчаса... Капитан с похмелья на мостик поднимется, и: "Ты что это онанизьмой занимаешься? ехай прямо, мимо Дырки не промажем. "-"Что за дырка?" - спрашиваю. "Тю. Керченский пролив. Чему вас в Седовке учат?"- отозвался от локатора Палыч.

Телепепат он, что ли?

- Ложись пока на триста пять. Вправо несёт. Поти радар ещё берёт.

То-то. На Горбатовский выпуклый оно, выходит, точнее. Море, оно тоже - горбатое.

- Меня в Поти этом диплома лишили на год на первой же путине. Столько рыбы на палубу принял, что сейнер уже как подводная лодка шёл...

А Скользкий менять меня всё не шёл. Ни как подводная лодка, ни как иначе. Решил воспользоваться авральным расписанием и дождаться обеда, прохиндей.

- Так что Седовку я два раза оканчивал. Быстрее оказалось вместе с заочниками, второй раз, экзамены сдать и новый диплом сделать, чем год ждать. А ты говоришь: "Восстановить, дубликат выпишут..."

...Точно, уже в зубах ковыряется Скользкий! Отобедал. И на мостик всё равно не спешит. Ходит вокруг волги армяниновой, ногой по колёсам стучит. Раскреплять собрался? А там, глядишь, и Келина вахта. Плезиозавр кубанский!

Кукла выбежала к борту и стала в антидельфинью стойку. Грузины - за ней. Ну, Куклу хлебом не корми, дай дельфина облаять, а эти-то? Взрослые, лохматые мужики, а как дети. Пальцами тычут, смеются. Тараторят на "сакартвеле" своей что-то. Даже завидно. Я дельфинов тоже всегда жду, но не до индейских плясок у борта же.

Большое стадо, голов сто. С десяток уже пристроились прыгать наперегонки с пароходом. Бестии! Перед самым носом вертятся! А штевнем по заднице?

Скользкий вступил в рулевую без вступлений:

- Палыч, так как же так? Машин что - не было больше?

Ну наконец-то! Даже на дельфинов смотреть не стал, так спешил.

- Ко мне ж подходили люди, спрашивали...

- Коленька,...- вежливо начал Палыч.

- Курс? - спросил у меня Скользкий, принимая штурвал. Арифмометр под его черепком щёлкал безостановочно.(Сто пятьдесят, да пятьдесят за прицеп, да...)

- 980 рублей за доллар, - пытался подколоть я.

- 980 принял, - согласно установленного ещё Ноем ритуала доложил рулевой Скользкий бессменному вахтенному штурману Палычу. Арифмометр зашкаливало. Не до подвохов ему было.

- Палыч, так как же? - попросил о починке счётного устройства Скользкий.

- Не было больше машин? (Сто пятьдесят, да пятьдесят за прицеп, да на восемь...)

- Коленька! Да мы и так с перегрузом! - вежливо взмолился Палыч.

- Я от кренометра дальше двух шагов отойти боюсь.

- 305 сдал, - не спешил я покидать арену цирка.

- А как же грузины возят? У них что, арифметика другая? (Сто пятьдесят, да на девять(умножить, а не делить!), да...) А тут одну волгу несчастную на палубу кинули, и уже перегруз.

Я думал, что Палыч потянулся за увесистым томом "Информации об остойчивости" только для того, чтобы в Скользкого им запустить. Но нет, листать принялся. А чего там листать, если закладок из баксов не сделал. Углы заката и метацентры всякие Скользкому и задаром не нужны. К тому ж, посчитано судостроителем для загрузки рыбой, а не чаем с волгами.

- Как бочками с тюлькой на промысле, так не нарушается остойчивость. А жигули всего шестьсот килограмм весят. (Шестьсот, да на сорок - пятнадцать бочек всего-то).

- Ничего, это пройдёт, - пообещал я Скользкому вместо "спокойной вахты".

- Палыч, но мне непонятно...- продолжал Скользкий. Просто так с боевого курса его было не сбить.

Такие же несгибаемые люди, только итальянцы, - боевые пловцы, - волокли вручную свои отказавшие торпеды, перетаскивали их через сетевые заграждения, мучились, глотали солёную воду и мазут, преодолевали отливное течение, но взрывали-таки стоявший на рейде Бриндизи английский крейсер. Правда, потом оказывалось, что Италия капитулировала за день до их подвига, и именно поэтому крейсер был неприлично для военного времени иллюминирован огнями расцвечивания...

Мы же капитулировали в день ловца рачков, когда на пароход явился - не запылился наш любимый вождь ирокезов и сказал Палычу:

- Послушай, капитан. Ты сегодня на рейд не ходи. У меня такое п р е д ч у в с т в и е, что ночью тебе принесут документы.

Не стоит ехать в Индокитай, как в последний очаг пиратства. Мадам Вонг живёт в Батуми. И зовут её Гоги.

- Палыч, так как же с машинами? - никак не унимался Скользкий. Плевать ему было сейчас на капитуляцию Италии, на остойчивость, на то, что после отхода Леонтьев поёт об уехавшем цирке уже по третьему разу.

Если бы за бортом проплывали не отроги Кавказа, а Жигули, капитан Палыч уже бросился бы дробить утёсы без динамита и грузить на нашу палубу.

- Коленька, - простонал он, хотя требовалось всего лишь послать Скользкого в верном направлении, либо, чёрт возьми, посчитать остойчивость.

Не знаю, куда уехал этот чёртов цирк, но клоунов от труппы отстало изрядно.

Грузины делились на "сливачей" и "чайников". Армянин из волги не делился ничем. Он вообще обозвал грузинов дикарями с гор, едва мы отдали швартовы, которыми к пароходу была привязана Грузия. Армянин бежал от войны в Краснодар на своей забитой коврами, шубами и сервизами волге с прицепом. На третьей волге бежал. Там продавал, покупал в Батуми новую, и опять бежал.

- Ну сам подумай! Всю жизнь он в Батуми прожил, дом трёхэтажный на мандаринах построил, добро нажил! А теперь мы для него - дикари!

До выбрасывания шуб за борт дело не дошло, но всю дорогу армянину пришлось провести в своей волге. А ходу до Геленджика было - две ночи и день.

>

- Сливы не сгорят? - переживали сливачи.

- Выпивайте и закусывайте, - успокоил Дед, вылезая из трюма в фуфайке и ватных штанах.

- Я наоборот - боюсь, как бы не поморозить.

- Говорил же э_т_о_м_у, не надо было сниматься! До нуля хотя бы на рейде постоять, - выругался Дед, как только удовлетворённые сливачи последовали его совету пить чачу и закусывать сулугуни.

Успешно сданные истмат с диаматом почему-то лишь укрепили Деда в мыслях о том, что в пятницу, да ещё тринадцатого числа, в море выходят только салаги, ищущие приключений на свой не обросший ракушкой зад. За упоминание же зайца на борту Дед вообще мог зашибить ключом на сорок пять. В случае крайней необходимости говорить полагалось "длинноухий". Но лучше даже не вспоминать. Рыбаки-с! Тёмный, суеверный народ-с!

- Что-что! Ушёл фреон из системы! Компот из слив мы до Геленджика довезём! Вот тебе и суеверия!

Нет, не зря славянка не прощалась с нами! Это ж надо так сыграть, чтобы грузин поверил, что это не пот из-под положенной по роли ушанки катит, а слёзы умиления! Цирк!

Под Сухуми по-прежнему полыхало и шарил в море какой-то прожектор. Но ничего, проскочили.

С моря Геленджикская бухта прикрыта мысами Толстый и Тонкий. На одном из мысов бдил российский страж границ. И в бухту нас без портнадзоровского "добра" не пущал. Портнадзор добра дать не мог, так как позорно храпел на вызывном канале. На тангенту придавил. Глубины там у самого берега - под семьдесят, на якорь не станешь, и болтались мы до самого утра, как определённое вещество в полынье.

В Геленджике заканчивался этот великий мандариновый путь из грузин в кубанцы. Новороссийск с его лютым иммиграционным контролем грузины не очень жаловали. Предпочитали проникать в него с чёрного хода.

Да и сама бухта, в плане повторяющая страусиное яйцо в профиль, была поспокойнее Цемесской с её вечными сквозняками под двадцать пять метров в секунду.

Северный берег бухты горбат ещё по-кубански. Южный - по-кавказски горист.

Санатории, кафешки на набережной, куриные окорочка лендлизовские на каждом шагу.

Кандей наш (коком повара только береговая публика да наш Мастер дразнит, а получается не совсем прилично, если по-английски) умудрялся, правда и ножки буша довести до кондиции протухшего ещё в том яйце страуса. С кулинарией он был знаком плотно, но не с той стороны: через "Востоковскую" шахиню, шеф-повара по-вашему. На критику же со стороны собравшихся за столом товарищей отвечал из своей камбузной амбразуры, как проклятый фашист Александру Матросову. И крыть, кроме как пузом собственным, было нам нечем.

Самое обидное, числился за нашим пароходом природный поварёнок Андрюха. Но судовладелец наш, Борис, списал его. Какие-то счёты с таможней, как объяснил Палыч.

Вообще-то это старпомово дело, поваров гонять. И я в своё время, не подумав, ляпнул, что турки вообще без помощников капитана как-то работают. А он Палыч, гляди как за эту идею ухватился. Даже Родиона, которого на подмену Горбатову с буксира портофлотовского дёрнули, в машину зачем-то загнал. Тому то - какая разница? Хочешь Родионом зови, хочешь - Радиком. Совмещёнка у него, оба диплома в наличии. А Палычу - не до камбузных баталий естественно. Да и не сидел он на своём законном стуле во главе стола никогда, подсиживай кому не лень. Святым духом и кофе, наверное, жил...

Короче, когда Палыч поитересовался, как я отношусь к м-а-а-ленькому цыплёнку табака вон в той кафешке, неподалёку от портнадзора, я сказал:

- Ну почему же к такому маленькому?

Нет, не только святым духом жил Палыч. Над цыплёнком расчувствовался:

- Менять надо повара. Как бы его так снять... Погранцов попросить что ли?

- Да как ты не понимаешь. Толик - человек Бориса. Так просто я его не могу списать.

Вот так вот. Андрюха - человек таможни. Толик - человек Бориса. А я ж тогда - чей? Паллыча, наверное. Не зря цыплятами меня кормят, пока народ там с Толиком перестреливается. Но промолчал. Есть у меня такое вредное свойство. Молчу. А люди решают, что либо дурак, либо согласен.

По заливу бодро бегали яхты. По набережной томно вышагивали женщины. От мангала шёл жизнеутверждающий дух шашлыков. Шелестела листва над головой. Галдели птицы на деревьях. И жизнь была прекрасна, как после полугодового рейса куда-нибудь под Кергелен.

- Посмотри, ах какая! Да не за столиком, официантка. Вон, ревёт в уголке. Кто ж такие ноги обидел? Негодяй, негодяй...

- Вот за что мне жизнь моряка нравится. Пришёл с моря - словно всё заново. И от продолжительности рейса, должен сказать тебе, это отнюдь не зависит, - снова решил продемонстрировать свои возможности телепата Палыч. Он даже решил развязать свой антиалкогольный узел.

- Я в Жданове на агловозе, матросом ещё, работал. Рейсы, как у трамвая. Расписание по минутам. Жданов-Керчь. Жданов-Керчь. И всё равно, чуть ли не каждый рейс Дядя команду из "Горняка" силой вытаскивал. Люди на агловозах, конечно, отборные собираются. Штрафная линия Азовского пароходства. За визу никто уже не дрожит...

А я и не знал раньше, что "махновцы" своих Пап Дядями дразнят.

- И попался мне Дядей пердун старый, герой соцтруда. На подмену на наш пароход пришёл. Поймал меня с бабой на трапе."Жаров, Вы на флоте - случайный человек," - говорит.

- Да ты что, Дядя! У меня и братан, и прочая вся родня, кто в портофлоте, кто в пароходстве. С третьего класса все каникулы - на братовом буксире...

- Представь себе, тесть мне попался - тоже капитан. Даже свадьбу дочки в Японии прогулял. Встретит ПТС наш в море, без дрожи в коленках, наверное, переедет лесовозом своим. Да. Я тебя не очень нагружаю, нет?

- Ну вот, возвращается тесть из рейса, мы месцев восемь уже живём. И угадай, кто. Да, тот самый пердун соцтруда. Да нет, вру. Но капитаны не матросы, незнакомцев между ними нет. Мне после этого в пароходстве делать нечего стало. Уехали на Чукотку...

- А в Одессе, когда на самолёт её сажал, знал уже, что не вернусь. А ей - да, зайчик, как договорились. Через неделю на Чукотку возвращаемся. Билеты не сдавай. А сам знаю уже, что у Горбатова остаюсь. Думаю про себя: "Ну и подлец..." Ха. И ручкой, нежненько так к выходу её подталкиваю. Потом, когда уже улетела, тёще позвонил, скандал ей закатил. Как же так, мы же с ней договаривались. Её же сделал кругом виноватой...

- Слушай, не сделаешь мне по дружбе дело одно? Позвони, наври ей чего-нибудь. Ну, меня зачем-то ищешь. Чем она там дышит. Она с месяц назад вернуться должна была. Вон будка через дорогу. Я пока закажу ещё чего-нибудь. Не возражаешь?

Очередь у будки была длиной мили полторы. Когда я, отпотев, вышел из кабинки, уже было заказано по шашлыку, шампанское и..."ах какая" официантка уже не ревела в уголке: сидела бочком за нашим столиком.

- Так что давайте. Ждём в гости. Да и сыну, наверное, интересно по пароходу полазить будет. Ну, значит не в этот раз. Мы в Геленджик теперь часто заходить будем, чует моё сердце. И не надо плакать. Красивым женщинам нельзя плакать.

Официантка упорхнула при моём приближении и принялась курсировать от стойки к нашему столику, заставляя его до состояния перегруженного автомобилями грузинского сейнера: последние тарелки уже свисали за края стола.

- Хороший у вас друг, - шепнула мне в один из рейсов, с грузом бутербродов с красной икрой.

- По какому случаю кутим? - спросил я, глядя на негабаритные тарелки. Всё казалось, что сейчас качнёт, и...

- Есть случай. Сегодня ровно год.

И всё. Результатами моего потения в будке Палыч за весь вечер так и не поинтересовался.

- Знаешь, почему плакала? Не хотела говорить, всё равно, мол, никто помочь горю её не сможет. А горя то... Сын разбил лобовое стекло на иномарке хозяина. Двести баксов горя всего-то. Посмотри, как сияет! Так что кутим - за счёт заведения. Ты не надкусывай лишнего. Как бы её хозяин после такого стола не рассчитал совсем. Лучше завтра зайдём ещё раз.

И тут я не выдержал и стал переставлять излишек тарелок на палубу.

- Вы не волнуйтесь. Это моряцкое, - объяснил Палыч ошарашенным ах-каким ногам.

На пароход возвращались пешком.

- Деньги? Ну, спишем на накладные расходы. Таможенников зажравшихся поить можно, а бескорыстно помочь женщине - нет?

- Чёрт, платок носовой на столе оставил. Ну ничего, если не дура, постирает и погладит.

Выгружались вечером. Дошли сливы.

- Да зачем лебёдка? Вручную выкидаем всё. Быстрее будет, - решил собственным примером подкрепить свою правоту Палыч. Он успел кинуть на борт машины ящиков пять, прежде чем вспомнил, что ему ещё надо к таможеннику. К тому самому. Чтобы оправдать "накладные расходы"?

Вручную получалось действительно быстрее.

- Эй, бородатый! Прими конец, чёрт побери! - окликнули меня с воды.

Грубо окликнули, но драться я не полез. Наоборот. Обниматься.

Эх, жизнь кораблядская! Столько лет не виделись, чтобы встретиться... в Геленджике каком-то! Полный пароход родных рож, и на мостике - Юрьевич собственной персоной. Вот уж Папа так Папа был у меня на "Железяке", среднем рыболовецком траулере "Железняков" то бишь. Это я ещё в Керчи, в Индийском океане вернее, ловлей лангустов на банке Сайде-Майя баловался под его началом.

Вот это - Мастер! С двух реверсов первым бортом к причалу влез.

- Давно загораете? - спрашивает.

Они тарелками грузиться на Батуми должны были, а нам попутного груза на Херсон ещё ждать нужно было.

Вот уж кого не ожидал... И каким ветром его на лушпайку, вроде нашей, с его-то дипломом КДП занесло?

- Перестроечным, мать его, ветром Пашка. Ты в каком году из Керчи сбежал? Очень даже вовремя. Пошло псу под хвост всё наше рыболовство. Есть в верхах мнение, что рыба Украине ни к чему. Сало давай. Пол-флота по Пальмасам да Конакри гниёт. Мы из Нигерии едва вырвались. Пароходы на разграбление бросили. Двое наших от малярии дошли... В общем, больше я в такие игры не играю. Хорошо, подумали тут с хлопцами, сбросились и ПТС купили. Ты ж помнишь, я бюрократом в Рыбакколхозсоюзе один год сидел? Бюрократы - они не то, что моряки, пропасть друг другу не дают.

Это он уже потом, в кают-компании своей поплакался.

- Эй, Витька! Сообрази чего-нибудь, хватит колбасу мороженную трескать, - сказал он в камбузное окошко.

- Опять на обеде меня подсиживал? - шутя, распекал он поварёнка, пока тот нарезал колбасу и сыр со скоростью тасующего колоду карт шулера. Профессионал.

- Юрьевич, ты извини, что интересуюсь, - начал капитан Олег.

- Женат? И как? Двое? А у меня всё кувырком из-за бабы пошло...

- А насчёт перегруза, Олег Палыч, зря волнуешься. Я у себя всё рефоборудование и изоляцию в ремонте выкинул - тонны три балласта долой. И водяной танк на две тонны на самом спардеке сварил. И считал остойчивость - до критической ещё далеко... - сказал напоследок Юрьевич.

- Завидую Славке, - сказал Палыч, когда Юрьевич прервал потчевание гостей до лучших времён: погрузка начиналась.

- Диплом капитана дальнего плавания. Свой пароход...

Когда в Формио, в Италии, рыбмастер пытался зажать презент от фирмы, для которой мы шейку лангуста сдавали, Юрьевич в приказном порядке разделил всё вино и сигареты между командой, а рыбмастера оставил вообще с носом. В педагогических целях. Сам не знаю, почему вдруг вспомнилось.

Наверное, у всякой болезни, даже у помполитской, есть инкубационный период. И период этот рано или поздно оканчивается.

По большому счёту, виноваты во всём бабы. Нет, не жена, и не та ильичёвская дамочка, которая пригрела нашего бездомного Мастера в промежутке от Мариуполя до Херсона, и которую мне пришлось выпроваживать с парохода в Херсоне, когда она приехала из Одессы, и не... Нет, их тоже, конечно, жалко.(Такая вот несуразица. Тех девок, которых Скользкий с Паниным притащили на пароход в Феодосии, представившись звукооператорами Игоря Николаева, почему-то не жалко. Скользкий заранее отдал билеты бабушке на контроле и договорился, что скажет просто: "Это со мной..." Поверить же, что Игорь Николаев с Наташей Королёвой, или хотя бы их аппаратура, путешествуют по Чёрному морю на номерном ПТСе, можно было только при большом желании. И сколько нужно было рассказов о потоплении пароходов прямым попаданием метеоритов, чтобы не поколебать эту веру самим зрелищем нашего три месяца некрашеного борта.) Но виновата во всём Кукла, которая по своему обыкновению загуляла отход.

Я все шхеры в порту обследовал, пока Скользкий ваньку перед погранцами ломал, прежде чем нашёл её. Она, правда, уже и сама возвращалась. Посмотрела ещё так на меня: идёшь, мол, или как. Вроде это её за мной посылали. Я от такого сам залаял. Иду, облаиваю её, Бургас припоминаю, и что нет на её бесстыжую морду Горбатова. А тут и Скользкий со своим ванькой поломанным подвернулся.

- Кто это тебе про Бургас рассказывал? - я ж на "девяносто третий" позже пришёл.

- Палыч? Ну, этот расскажет. Горбатов за Куклой и возвращался. И санпаспорт ей - тоже он оформлял. Он же её двухмесячной на пароход притащил. Никакими Палычами и не пахло ещё. Взял, на свою голову, старпомом. Мало того, что подсидел, так ещё и байки теперь рассказывает.

- Да какие кореша? Олег со своим церковно-приходским дипломом в морское агентство какое-то сунулся, под греческий флаг уйти. Там над ним посмеялись, конечно, а Горбатов уже год без старпома работал, надоело ему, а в агентсве у него одокурсник какой-то штаны протирает и взятки с плавсостава берёт. За Куклой он возвращался! Как же! Если б я прапорщику баки не забил, и сейчас бы на берегу её куковать оставил без выходного пособия. Кто там за ним гонится? Прибежал: "Поехали". Витька ему: "Подожди, заведусь."-" Поехали, потом заведёшься".

- И про Андрюху пусть не трындит, - добавил Кела.

- Борису до поваров дела нет. А кум Андрюхин - действительно на таможне, инспектором.. И в прошлом году раскопал у Палыча контрабас какой-то. Год, получается, случая ждал.

- Главное, слышишь, Андрюха ж его тогда и отмазал, - подтвердил Скользкий.

Я посмотрел на Куклу. Подтверждения от неё ждал, что ли?

Собственно, зачинщиком бунта я не был. Витька говорил, что Скользкий подымал эту бузу ещё раньше. На арифметической почве. Всего-ничего, на девятьсот зелёных зубчики его "феликса" заклинило. В Херсоне дело было, я на берегу как раз был. К тому ж считали они меня... Да, за всю жизнь такого о себе не слышал. Так что какой там зачинщик из меня был бы? На Сильвера я ногой не вышел.

И как он тогда отмазался? На Бориса сослался да накладные расходы всякие. Оскорбился ещё на толпу. Очень даже натурально. А и нужно то было просто не вопросы, а ответы сразу ставить. И на театральные штучки не вестись, как ни тянет. Говорит "нет", читай - "да". Самый верный рецепт против него.

Потом уж налёт всё списал.

Никакого заговора и не было. Ни бочек пустых, ни Джима с яблоком. Просто сидели в салоне после ужина, все, кроме Палыча и Скользкого. Я всё бургасскую кукольную комедию переваривал, а потом возьми да и выложи всё, что переварил.

- Мужики, - говорю. - Он ведь со всеми людьми, только как с бабами-дурами обращаться может. Подарком дорогим огорошить, лапши о трудной судьбе на уши навешать, платочек сопливый оставить, и - выебать. А мы все - велись на это?

Ну и рассказал им про цыплят этих да про двести долларов. Подлецом себя чувствую, а всё равно рассказываю.

А Кела на меня не уже не глазами, а воздушными шарами братьев Монгольфье просто вылупился.

- Подожди, - говорит.

- Поножовщины с мужем-алкоголиком у Палыча твоего не было?

- Каким мужем? - не понимаю я.

Тут и Витька всё понял.

- Можешь успокоиться, - говорит. - Не подлец ты, даже если б хотел. Дюма-внук наш просто пересказал тебе, как Кела с женой своей познакомился.

А Людка Келина действительно в баре в Черноморке работает, это и я знаю. Кела ей иногда на разливе пива помогал. Разорение, а не помощь. Пол-"Востока" корешей, и третья часть - в долг.

- Небольшая разничка, - Витька продолжает.

- Кела половину л_и_ч_н_о заработанного за рейс выложил. И - просто так. Без всяких платочков. Маловат наш ПТС, чтобы всех баб Д'Артаньяна нашего одарить. У самих семьи по его милости на бую третий месяц сидят. Сходи-ка на мост, вызови его, как Сильвер Флинта. А мы тут пока чёрную метку из Библии вырежем.

Салон на ПТСе - курам на смех. Если в дверях стать, весь экипаж запросто удержать можно. Стол да диваны всем сразу вылезть мешают. Строго по одному только. Но сидим спокойно. В море мы. И шлюпки даже на тазике нашем нет, чтобы всех нас в трюме запереть, и на остров Сокровищ сбежать. Даже гранату перепрятывать не стали, хотя Панин о ней, как отставной военный, и вспомнил. Зачем?

Как миленький выложил Флинт наш все свои сокровища, так не ожидал ничего подобного. Сдали мы кассу Родиону. Как по уставу положено: младшему помощнику. Мы уж его, согласно судовых ролей, в старшие помощники произвели, взяли такой грех на душу. А старший на нашей лушпайке - младший и есть. И второй, и третий - в одном лице. И нечего в геройство играть сутками на мостике. А если уж играть, так по Конраду - верёвками к поручням мостика привязываться, а не в шезлонге дрыхнуть на крыле.

- Действительно, Палыч, нехорошо получается. В машине - трое, на мосту - один. Я понимаю, что за три месяца курсов сделать из механика капитана дальнего плавания невозможно, но нам дальнего и не надо. Вполне могу я вторую вахту стоять, оно и надёжнее. Море всё-таки. Море - оно разное.

- А цены на топливо такие - только в Югославии. Так их ООН в блокаде держит. А в Геленджике шестьдесят долларов за тонну - красная цена, со всеми бумагами, - сказал Дед Витька.

- И тонну недобрали, однако - сказал мичман Панин.

- И денег на жратву дал - с гулькин нос. На колбасу представительскую, которую ты под подушкой трескаешь, - и то больше. Меня за эти макароны самого съедят скоро, - ввернул Толик.

И за Скользкого добавил:

- Колюня звонил тут кой-кому из Геленджика. Так Борис говорит, что аренды он с нас в прошлом месяце не получал, и не собирался. Пусть, мол, раскрутятся сначала хлопцы.

А Кела меня просто второй раз за вечер огорошил: заговорил вежливо.

- Так что не обессудьте, Палыч, - говорит.

- Большое спасибо, конечно, за лестное предложение, - говорит.

- Но только старпомом, пожалуй, у вас я не буду. Рожей не вышел.

Мы с ним потом долго друг друга подкалывали при сдаче вахты. По-свойски, как старпом старпома. Скользкий так и не признался, но и он наживку эту слопал, чтоб мне больше никогда лангустом не закусывать.

Имел я ввиду Гамлета, принца датского. "Выкуси, - говорит. - Не поиграешь на мне, чай не флейта." Какая там флейта - свистка хватает. И ведь все подряд на это соло на свистке покупались, даже Юрьич. Сбивает, если едва знакомы, и не знает ещё толком охмуритель, чем ты ему в дальнейшем пригодиться сможешь, а уже - душа нараспашку, сочувствия ищет, доверяет.

А павлин этот перед каждым хвост свой распускает, как перед очередной своей курицей. Трудно ему что ли? Хвост-то - готовый уже. Я может и туго соображаю, но вот понял. Кукле спасибо. Хотя и не спаниель она, чтобы фазанов с павлинами гонять. Больше по части лягушек.

Такая вот Кукольная комедия, как говорит Скользкий.

И без чёрной метки обошлось.

Скользкий, тот наверняка таким исходом доволен был бы. А моя помполитская болезнь только пуще прежнего от такой быстрой капитуляции разыгралась. Бывает же такое.

С вечера солнце было хорошее.

От Кавказского берега оторвались к нулю часов. Скользкий на десять минут позже меня менял. И без всяких сигналов точного времени знали уже все трое, что часы в рубке на десять минут этих врут.

Тоже вот - мелочь. А Родион, механик вроде бы, первым делом часы выставил. Я теперь с ним вахту стоял. Не хотел капитан Смоллет с Сильвером на одном мосту находиться. При смене вахт приходилось, правда, терпеть моё одноногое присутствие.

- Как считаешь, Радичек, не заштормит? - по-деловому так спрашивает.

- А прогноз же есть, - Родион ему.

- Есть у нас один, хоть и недоученный, но всё ж - радист. Грех не пользоваться.

Я чуть второй раз на кобчик свой злосчастный не сел. Получалось, как Горбатов ушёл, прогнозов моих никто и не читал даже. Причём, дважды в сутки.

Я всю вахту самоедством продолжал заниматься. Вот открылся передо мной подлец по-дружески. Дескать, такой вот я подлец, а подлости мои такие-то и такие-то. И пошёл себе подличать дальше. А я возьми и плюнь против ветра в душу. Подло? Но тут случилась со мной профессиональная гордость, хоть и недоученная.

- Палыч, я вот забыл только, где 666-ой район с 555-ым граничит. Простите уж неграмотному совмещёнщику. По шестому дают порывчики до 14 метров в секунду после полуночи.

Замялся с ответом обжигатель горшков наш. Ему бы просто сказать:" А чёрт его знает," - но это ж во-первых - невежливо, а во-вторых... это ж надо знать, чего тебе позволительно и не знать напамять, и в какую шпаргалку заглянуть. Перед мордой же прямо, на переборке шпаргалка висит, как на настоящем пароходе.

- По нашему району - бунация, - говорю. С умыслом уже.

- Чего-чего? - даже о том, что не разговаривает со мной забыл "Мастер", так не расслышал. Родион - тоже не понял.

А "бунация", по-азовски, - штиль. Только на азовских рыбачках слово это и осталось. Раньше, говорят, повсеместно на Чёрном море итало-греческой терминологией пользовались, а петровскую неметчину называли "хлотской" и дико над ней издевались. В самом деле, бабафигу топселем каким-то дразнят. Обхохочешься.

Да вот тебе и азовский рыбак, думаю. Сдаю Скользкому курс двести семьдесят шесть и ухожу на корму курить в гордом одиночестве.

- Стой, давай по порядку, - думаю.

А пароход стоять не желает. Знай - бежит, гоголь-моголь из воды забортной винтом взбить пытается.

И море гладкое, как стол бильярдный. Вроде из Чёрного в Красное угодили. Ни себе чего невязочки!

Катимся, значит, как тот шар, к Сарычу, чтобы от борта в среднюю лузу, в БДЛК попасть (Бугско-Днепровский лиманский канал, для приезжих). А тут и Дед Витька из машины подымить выполз. Правильно всё: полнолуние. Время вампиров и вахтенных механиков.

- Витька, - говорю,- что такое "шурубра" знаешь?

- Значит на днепровских пароходах не работал.

- Ну, ты прямо как Василий Иваныч и логика! Фурманов, удочки нет у тебя? Значит педераст.

- Давай по порядку, - говорю. И выкладываю ему одно за другим.

- Точно, не рыбак! - согласился Дед.

- В пятницу, тринадцатого - и хоть бы чертыхнулся, что в море выходить приходится.

- И не капитан лоцбота, - по порядку же продолжаю.

- Видел ты хоть на одном лоцботе швартовки такие? Уж у кого рука набита... Это рыбаку с "супера" какого-то простительно. Они в год раза четыре швартуются. Но он же не рыбак?

- Вычёркиваем, - согласился Дед.

- Не третий помощник. Точно не Трояк. На машинке одним пальцем буквы ищет. И Толика даже в судовой роли "коком" записать пытался. Смешно даже.

- Не второй. Какой Ревизор остойчивость элементарно посчитать не может? Какому-нибудь капитану лоцбота это может и простительно, но портофлот мы уже вычеркнули.

- Не старпом. Что с покраской, что с продуктами... Так что не Чиф. Хотя почему? Год на "девяносто третьем". Капитана даже подсидеть умудрился.

- Не вояка. Этих за версту слышно. "Двадцать четвёртый, доложите первому на полста втором: четырнадцать больших мой маленький работу у буки двадцать седьмого исполнил, работу - исполнил. Выдайте квитанцию". А этот даже с пацаном-пограничником по УКВ так говорит, будто переспать его по телефону уговаривает, а не на якорную стоянку запустить. Тоже мне - лейтенант запаса.

- Не речник. Поверь мне на слово.

- А кто ж остался? Не яхтсмен же он? Год ведь откатался с нами. Или мы своего от вербованного не отличим? - усомнился Дед.

- Матросом на агловозах был когда-то. Это точно. Не знал я, что они своих кэпов "дядями" дразнят. И "Горняк" - есть в Камыш-Буруне кабак такой. Хотя я не удивлюсь, если он и агловозы, как штаны, - от старшего брата донашивает. Ему не на мосту, ему ж на подмостках лицедейсвовать надо. Гибнет талантище.

- Да, сплошная драмкомедия, - Дед замечает.

- Да и сам чувствую, что помполитский маразм какой-то всё. "Меня терзают смутные сомнения. У Шпака - магнитофон. У посла - медальон." Ничего ж руками не пощупать. А в дипломе отметок "за сало" не делают.

- Слушай, так он к тебе тоже с дипломом подбивал клинья? - перебил Дед Витька.

- Я ему, проходимцу, сделал ксерокопию диплома высшей мореходки, - признался Дед.

- За сорок долларов, - признался Дед ещё больше.

- Только воспользоваться он им не сможет, - окончательно саморазоблачился Дед.

- Там номер - механической специальности. Ты уж его лучше не расстраивай пока.

Шоб ты жила, Одесса! И пусть забьют шампанским все усохшие фонтаны на Молдаванке.

- Слушай, значит ни одного судоводителя на борту, а мы прём, как тот паровоз вперёд летит? А я давно говорил, что "рогатые" на фиг не нужны. Только машину реверсами гробить на швартовках.

- И ты желудкам нашим пока ничего не говори. У самого в голове ещё не улеглось. Хлопцы все не вербованные, сразу по приходу в Херсон в дурку сдадут. Решат, что пару шиферных гвоздей в крышу мне никак не помешает. С деньгами - куда проще. Их пощупать можно. Особенно, если за руку в своём кармане поймал.

- Мюллер, и Вы, зная что Штирлиц - русский шпион, до сих пор его не арестовали?

- Всё равно выкрутится, - только и оставалось ответить мне, когда до Деда дошло по-настоящему.

- Какой Херсон? У нас же тонны топлива как не хватало, так и нет её. Я ж думал, э_т_о_т соображает чего-нибудь. На буровых, или у буксиров очаковских...

- Вот, теперь и ты догнал. Соображать теперь - наша обязанность.

И пошли в каюту к нему. Напрямую. Да не спал он. Вы бы спали?

Да, погибал талантище! Актёр Больших и Малых Императорских театров. Мне секунд двадцать даже жалко его было. Готовился, видно, хорошо текст зубрил.

- Я долго думал, - говорит.

- Пишу письмо Борису. Всё как есть. Бес с деньгами этими попутал. Всё на прибыль надеялся. Тряпьё своё собираю, и ухожу в Херсоне. Пусть Борис другого капитана вам присылает. Того же Горбатова, пьянь вашу любимую, - не впервой ему в одних джинсиках и в футболочке, мол.

И знаю уже, что всё сказанное в обрадный курс, на 180 градусов, перевернуть надо, и такого он Борису напишет, и такого потом наплетёт, куда там Штрилицу, знаю ведь, а уши развесил, так благородно и сдержанно реплики все он из себя выдавил.

Но двадцать секунд прошло.

Тут я буром на него и попёр. А что, расшаркиваться прикажете?

С деньгами пока ясно. То есть, ничего не ясно. Но это - к Скользкому. Этот объяснит. Мы тут о другом посовещались, и всё про тебя как "судно'водителя" нам, действительно, понятнее стало. В сейфе чукотском дипломчик штурмана дальнего плавания оставил? А может - в холодильнике? Сало в холодильнике обычно держат.

Что с топливом делать, капитан ты наш пятнадцатилетний, собираешься? Мы только в Феодосии взять и могли. А идём почему-то к Сарычу. И не надо хоть сейчас волну гнать. Деньги у тебя, банкир ты наш швейцарский, уже в море конфисковали. Ты в прошлом рейсе шестьдесят долларов на нефтебазу, наверное, тоже так же в "накладные расходы" списал? Дед на ночь договорился с буксиром насчёт левого соляра, а мы опять отходили, будто за нами взвод автоматчиков гонится.

Смотрю - нет больше благородного и раскаявшегося героя-любовника передо мной. Текст забыл. Или не было такого в роли?

Физиономию - аж судорогой свело. Перекосило - клыки видать. Зверь зверем. Из под бровей меня буравит, дырку во лбу прожечь хочет. Да, от ночных прогулок по верхней палубе лучше было мне воздержаться. Лучше было мне не проверять, чтит ли он шестую заповедь столь же набожно, как все последующие. А то скажут потом: за борт Пашку смыло. Или даже - сам сдуру прыгнул. Бывает.

- Да, недооценивал я тебя, - рычит.

Хорошо, не тет на тет на рандеву это я явился. С секундантом. Хоть он Деда и не замечал уже:

- И всё ж - дурак ты. Подошёл бы тихо-мирно, поговорили бы, забрал бы свои деньги, с процентами даже, и сошёл в Херсоне. А так ведь даже вложенного в ремонт не вернул. А может ещё и сработались бы? Чего не бывает? Ты, я вижу, не только по-английски натаскался. И радист великий, и капитану через плечо в карту заглядываешь. Замполитом при Советах не был?

- Помполитом, - про себя отмечаю. Не поправлять же.

И точно. Дурак я. Филологией страдаю. Сдаётся, и нормальному рулевому на прокладку эту взглянуть интересно будет. Поправку он в столбик считает на листиках. Аккуратист какой!

- По поводу Херсона, - решил напомнить о себе Дед Витька.

- С парохода, если не пассажир конечно, принято не сходить, а сдавать пароход. Это тебе на будущее.

- И на настоящее: по сезону, должна уже приёмка мариупольская в Феодосийском заливе на шпроте работать. Это я тебе как рыбак одесский "рыбаку" ждановскому напоминаю. А письмо - пиши. Люблю Дюма!

Вот Дед точно дураком не был. Всегда я ему в шахматы дул.

- Будет завтра письмо у меня в руках, - говорит, - глядишь, кубанцы наши подробностей до самого Херсона и не узнают. Ты ж их знаешь. Казаки.

А приёмку мы таки нашли. Не в Феодосийском заливе, но рядом. За мысом Киик-Атлама.

"Рыбак" наш и здесь чуть всё не испортил. Дед же просил: тупо подвалить к кранцам, чтоб он мог перепрыгнуть и с механиками с глазу на глаз переговорить. А этот за сто метров в мегафон "топлива не дадите?" орать стал. А народ мариупольский весь, как водится, к борту вывалил. Совсем с глазу на глаз. И что значит "дадите"? Шляются тут одесситы всякие, топливо клянчат.

Отбежали мы с полмили и тоже на якорь стали. Приехали. Теперь уж и до Очакова не дотянем.

Хорошо, Скользкий, хозяйское дитя, мешки с чаем, которые на палубе, брезентом перечехлять нас с Келой выгнал. Мариупольцы в бинокль понаблюдали, и сами нас по радио к борту подозвали.

Но наш собственный мариуполец и тут уже удружил. Договаривались уже, естественно, на капитанском уровне. Выдал ему Родион сотку, механикам бы и меньшего хватило, выдумали бы с нашим Дедом ремонт какой-нибудь до ночной вахты... А азовчанин наш возьми ещё и проавансируй сделку. Тут уж вообще "махновцы" распоясались. Тонны не будет, говорят. Килограммов семьсот - максимум. Это второй механик уже. Ему после капитанского уровня вообще ничего не перепадало, видимо. Наш Витька аж плеваться после этого принялся. Замерили, сколько у нас в левом танке, "махновец" ни на шаг от мерной линейки нашей не отходит, плюнули они нам девятьсот. Но Дед одесситом бы не был, если б так просто сопли утёр. Мелом уровень отметил на глазах у мариупольца, вытер насухо, а потом просто вверх ногами линейку взял, тычет ему:

- Ты что, совсем меня под монастырь подводишь? Шестьсот всего. Ты ж моряк, знаешь, что такое посреди моря потухнуть. А попадём в погоду?..

Легко сказать - плюнуть ещё сто. Пока включишь, пока замеряют, да крикнут сверху... Плюнули ещё раз. Дед меряет подольше, чтобы и то, что в шлангах, к нам, а не назад в Мариуполь стекало.

Но расквитались - и разбежались. Дед клянёт всех без разбору. Панин под горячую руку подвернулся:

- Иди, - орёт на него Дед. - Перемеряй, что я там с них вымутил.

А Панин ему:

- До Херсона хватит, - и спать пошёл. Вахта уже не его.

- Ну ты глянь! Я высчитываю. Расход - до граммов, температурный режим, обороты. А этот: "Хватит," - и в койку! С-с-сундук с клопами!

Только на ужине Дед занедоумевал. Но так, чтоб мичман тоже слышал:

- Знаешь, а ведь прав сундук наш. Хватает до Херсона. Что-то топливо медленно расходуется. Не сходится с расчётами. Трижды пересчитывал.

А мичман чай свой допил сначала, и:

- Клапан перепускной закрой, - говорит.

И в машину ушёл.

Втроём мы макаронину застрявшую из дедова пищепровода выколачивали. Выходит, как только Дед с мариупольцем клапана проверили, и, как белые люди, по трапу на палубу поднялись, мичманюга, как Тарзан, в машину через световой люк спустился, и топливо мы принимали в оба танка сразу.

- Вот тебе и высшая математика.

Да, господа мариупольцы, и прочие шведы. Не пытайтесь вы объегорить егоров одесских. Я вот давно уже не пытаюсь. Слаб мозговой мышцой. Той, что от кепи мичманского образуется.

Только отсмеялся, оказалось, что снова я вахту стою с Мастером.

Но мне то что? До Херсона двое суток ходу всего оставалось.

А вот Эйнштейн был неглупым дядькой. Двое суток.

Это еще как поглядеть, много или мало. Дело даже не в том, что за Херсонесом стало нам давать по зубам от северо-запада и скорость фотонного звездолета нашего еще больше от скорости света отличаться стала.

Ни один моряк не скажет:"Будем в Херсоне тридцатого".

- Полагаем быть, - скажет.

Но мне два дня этих уже полярными казаться начали.

Всю вахту Леонтьев надрывается.

Всю вахту сопит вампир-заплечник за спиной.

Молчит. Команды на руль чуть ли не через механика передает.

И дырку в затылке взглядом прожечь мне норовит.

Судоводитель говоришь? Так и гляди в свой бинокль. Или в радар. Под Ялтой вон, ночью, в дымке, чуть под самый штевень танкеру какому-то не заехали. А я еще смотрю - мили за две открылся красный огонь и пеленг все никак не меняется... А он танкерный круговой за левый бортовой принял, и доволен.

И главное, все команды его теперь фильтрую. Фильтра уже засоряться стали. Тяжкое это занятие - соображать, оказывается.

С чего это он влево все время подворачивает? Кто ж в тумане влево ворочает?

Да и зона разделения здесь.

Проедьтесь-ка по трассе по встречной полосе. Ночью, когда дальнобойщики один за одним прут.

А теперь то же самое, но с водителем, который и рулить то вчера первый раз пробовал, и где газ, где тормоза еще путает.

То-то же. А Вы мне: нервы...

Хотя, подлечиться мне тогда уже стоило. Поймал себя на том, что постоянно шепчу что-то. Тихо сам с собою, так сказать.

Да какое мне в конце концов дело до того, сколько винтов у лоцбота, как влияет удельный вес чая на остойчивость ПТСа, рисуют ли штурмана на карте течения стрелочками, как в букварях, и считают ли поправку компаса на калькуляторе?

Учился он в Седовке, или на курсах красных командиров в Керчи, или вообще - в медучилище, мне то что?

Что с того, что ни один штурман вам не признается, что навигация - дело нехитрое, и шесть лет штаны без гульфика за партой он зря протирал? Не потому что туману напускает. Туману они как раз все как один не любят, хоть и радары на любой лушпайке уже стоят. Потому что - хитрое. Это матросу, который только заточку карандашей наблюдать может, судовождение детскими игрушками кажется.

Какое мне дело до того, что нормальный неволокущий в чем-либо капитан просто садится на шею грамотному старпому под видом поощрения инициативы? Подло, но по-флотски. А этот?

Славке, говорит, завидую! КДП у него! За четверть часа Юрьевич для него Славкой стал. Ровня ж. Капитан с капитаном сошлись.

А ты, трубка клистирная, не завидуй, а покачайся в морях со "Славкино". Глаза на ночных вахтах так выгляди, что газеты уже только с другого конца комнаты читать сможешь. Зубы на дистиллате железные наживи. И полный букет профболячек (глядишь, и на баб не потянет). Погоняй по портнадзорам с портфелем в зубах третьим штурманом; поругайся с докерами-ворюгами на десяти языках грузовым помощником; побудь чопом во всех дырках: от пробоин ниже ватерлинии до пробоин ниже пупа забеременевших буфетчиц, - старпомом; а потом обнаружь в один прекрасный момент, что дочка-дуреха так торопилась, что даже батьку из рейса к свадьбе решила не ждать, и выскочила, дура, за такого прохиндея, которого с судна списали за натуральное блядство... На трапе поймал, дело молодое. А то, что девчонка эта визжала, как резанная, и упиралась, с этим что делать прикажете? Она, дуреха, не думала, что ромео нынешние не меньше как втроем на один балкон влезть норовят...

Стою, кручу штурвал, а губы все никак не стопуются. Мичман Панин даже заметил:

- Не бери тяжелого в голову. Он тебе сейчас спецом на психику давит. А ты столбом фонарным прикинься. Помогает в таких случаях. И в случае чего - стучи ногой в палубу. В районе тридцать седьмого. Прямо над головой. Услышу.

Это была самая длинная фраза, которую я слышал от Панина за рейс.

Такая вот кукольная комедия.

Зашли в Пальмас, почту получили - думал, что до прихода домой умом тронусь. А еще четыре месяца трубить оставалось.

Ты ж у меня был: дом на отшибе, и баба - одна с двумя детьми. И повадился один шоферюга ходить. Да знал я его прекрасно, постоянно в Черноморке на пиве встречались.

Так вот, ходит и ходит. Вроде как мой знакомый, выгнать ей его неудобно. А он, сволочь, пользуется тем, что муж далеко и в морду дать ему некому. До того дошло, что приставать стал, повалил ее в летней кухне, платье порвал. Моя и крикнуть не может, дети ж в доме. А этот еще советует: кричи, мол. Соседи прибегут, завтра вся Черноморка только о тебе и говорить станет.

И четыре месяца еще. Сходил к помполиту, показал письмо: в случае чего я вас предупреждал, говорю.

Ну, приходим в Ильичевск. Я в тот же вечер иду в пивняк. Жду. Не появляется. На следующий день - тоже. Только на четвертый день Кела мне признался, что он козла этого предупредил. Четыре месяца ж за мной наблюдал, в одной каюте жили.

Ну, предупредил и предупредил. Ладно. Я-то знаю номер его камаза. И где они в карьере песком грузятся - тоже знаю. Приехал вечером, фары потушил, стою в сторонке. Точно - во второй смене козел этот. Часов в девять приперся на своем 17-32.

Только он под экскаватор подрулил, я вылезаю и иду к нему. Спокойно, медленно так иду: фары слепят. Вылезай, потолковать надо, показываю. Как рванул он с места, еле я отскочить успел, экскаваторщик ковш уже над пустотой опорожнил. Я - к тачке своей, и по газам.

У переправы догнал. Хочу обогнать и к бровке притереть - куда там. Вертится он, как уж на сковородке, виляет. Я чуть под автобус на встречной полосе не въехал. Спокойно, думаю. Никуда он от меня не оторвется, пусть хоть до румынской границы шпарит. Бензина у меня - полный бак. До первого шлагбаума погоня эта.

Выскочили к Бурлачьей Балке. Смотрю, он не к Черноморке, к Таирова завернул. Я не отстаю, как приклеился. Впереди, на переезде, уже мигает, не успевает он. Я уже за ножом потянулся в бардачок, а он, падла, на встречную выскочил и перед самым составом сквозанул. Я, не тормозя, - налево по проселку вдоль путей, чтобы на следующем переезде выскочить наперерез. И забуксовал, пузом на рельсах застрял, ни туда, ни сюда. Ушел, гад. Ищи-свищи его камаз в Одессе.

Но камазы, они ведь не дикие. На следующий день узнаю, где гараж его. Приезжаю, спрашиваю: где такой-то. Да вон, на яме, ремонтируется. Точно - стоит самосвал на яме. Движок раскидан, инструмент разложен, куртка валяется. Даже бычок только что выброшенный, жирный такой, дымится. А шоферюги и след простыл. Жду его час, жду второй - нету. Иду в диспетчерскую, беру микрофон и на всю автобазу обещаю ему: "Все равно, гад, достану тебя. Не только из ямы, из шахты тебя вытащу. Дыши пока. Но - бойся."

Решил я прямо в общаге, тепленьким, его брать.

- Где муж твой? - у жены его спрашиваю.

- А Вам по какому делу он нужен? Нет его.

- По правому делу, - отвечаю и вежливо так в сторону ее отодвигаю и в комнату вхожу. Точно - нет. Выводок его сопливый, отец-инвалид - все на месте. А его - точно нет.

Баба его вой подняла, будто я в солдаты его брить пришел, дети - туда же. Отец-доходяга в ноги бухается, не тронь сыночка дорогого, мил человек.

- Что сделал-то он тебе, дьявол рыжий? - жена воет.

- А вот сама у ангела своего и выпытай, добрая женщина, - советую.

Зря я пришел. Никакого разговора при бабе его да при бате не получится.

Решил я дать ему месячишку, чтоб расслабился и бдительность утратил. Никуда он от меня не денется. Четыре месяца я дня этого ждал, еще и пятый потерплю, терпелки хватит.

Ровно через месяц, уже и снег выпал, с ночи еще становлюсь под общагой, глушу мотор и сижу-курю до утра. И все по полочкам месть свою раскладываю. Что я скажу, и что он ответит, а я ему: "На колени, мразь!"

Чуть опять не прозевал. Как-то быстро он с бабой своей выскочил и на трамвай побежал. Едва успел я жигулем своим поперек колеи стать и в дверь вскочить.

- Ну, слезай-приехали, мил человек.

Баба его опять вой подняла:

- Люди добрые! Спасите! Среди белого дня убивают!

А народу в трамвае - битком, все на смену спешат, брось дурить, орут мне.

- Тихо, граждане! Дело правое. Никто гада этого пока еще не убивает. Просто выйти потолковать человеку нужно.

Народ видит, трезвый я вроде. Значит дело серьезное. Молчит уже народ, не заступается.

Три трамвая уже нам в корму звенят, а я все типа этого никак на свет божий вытащить не могу. Уже полтрамвая мне помогает, на смену ж, а все никак от перил дылду этого с бабой его припадочной оторвать не можем. Веришь-нет, вместе с перилами я его из трамвая вырвал. И с бабой.

- Не убивает пока никто твоего ангела,- говорю.

- Полезай с ним вместе в жигуль. Мне от людей скрывать нечего.

Шоферюга аж посерел весь. Жены своей, наверное, еще больше,

чем меня, боялся. А эта уцепилась в него, едем.

Привез я святое семейство это к себе домой, завожу в летнюю кухню, и свою из дому зову. Она как охальника этого увидела - в истерику.

- Успокойся говорю, Галюня. Сможешь повторить вслух то, что в письме мне писала?

- Нет, - говорит, - Колечка, не могу.

Тогда обращаюсь я к дылде потному:

- А ты, Василий Тимофеич, расскажи-ка при жене своей, что в кухне летней вот этой самой полгода назад меж тобой и женой моей Галюней приключилось.

Только мычит что-то дылда и головой мотает. Баба его уже поняла все, в глаза ему заглядывает, правда ли.

- Хорошо, - говорю, - есть у меня на такой случай письменный документ. Ты, Галюня, выдь, постой на дворе, если хочешь. Позже позову.

Достаю из кармана письмо то злосчастное и спокойно его перед присутствующими супругами зачитываю. Баба шоферова уже и сама готова в патлы ему вцепиться. Но не при мне ж, не при рыжем дьяволе.

- Подтверждаете, значит, Василий Тимофеич? Зайди, Галюня! Вот, Василий. На колени, и ноги целуй этой женщине. Простит она тебя, за то что снасильничать морячку беззащитную пытался, будешь ты жить. А нет, ничто тебя не спасет, не уйдешь ты из этой летней кухни живым. И ни хрена мне за тебя не будет. Я их еще в Пальмасе предупреждал. На колени, мразь.

Замялся дылда, а баба его завыла и сама Галюне в ноги валится:

- Прости ты нас, Галочка! - причитает.

- Двое детей и папаша-инвалид на иждивении!

- Замолчи, добрая женщина. И поднимись. Тебя ей прощать не за что. Молчи. Пусть муж твой покается.

- Да ладно, Колечка, отпусти его, хватит, - Галюня моя говорит.

- Нет. Пять месяцев я этого дня ждал. Не отпущу живым, пока на колени перед тобой не бухнется и прощения вымаливать не станет, - и нож достаю.

Увидал дылда нож, бухнулся, подол платья целует ей, жизни просит. Столько я момента этого ждал и во сне видел, полгода ни о чем другом думать не мог, заговариваться начал, на Галку орать ни за что, а сбылось - никакого удовлетворения. Противно. Но попустило.

- Ладно. Валяй, пока добрый. И Келе, другу моему любезному, по гроб благодарен будь,- говорю.

- В первый день попался бы мне, не быть тебе живому.

Вру все: не хотел я его и в первый день мочить. Хотел штаны на нем ножом исполосовать, или еще как перед толпой опозорить.

Мужики говорят, две недели шоферюга всю Черноморку бланжем освещал. Это не от меня. От собственной супруги ему досталось. И пиво в бар не ходил он больше пить.

Такая вот кукольная комедия".

Вот тебе и Скользкий!

Это он на целый час раньше из койки катапультировался, только чтоб язык раздвоенный о зубы почесать, меня среди вахты развлечь?

И Кандей наш - тоже ни с того ни с сего внимательным больно стал. Вторую пайку чуть не насильно в меня запихнуть пытался. И опять про дурное в голову, и про то, что все бабы...

Упал в койку - не спится мне. Вот откуда ветерок-то. Быстро чижик оклемался. Талантище. Выходит, все мои контры с ним - из-за бабы. А раз так, то словам моим поверить - себя надувать. Не в себе я. Напраслину возвожу. Крыша у меня едет. Не заметно разве?

Бред помполитский все. И все деньги он налетчикам за документы выложил, ни по каким кабакам в Геленджике невест не снимал, не за что было. А если еще какую чушь Пашка нести станет, про суеверия всякие и словечки, связать его надо, чтоб до Херсона за борт не ушел человек. Нельзя такой грех на душу брать.

Может действительно уже поздно гвозди в крышу мою бить?

Скосил-таки помполитский маразм. Смутные сомнения терзают и покойнички с косами вдоль дорог мерещатся.

Может действительно - в кладезь добродетелей ходячих я плюнул?

Вежливый. Сдержанный. С благородной сединой. Всякую женщину в горе утешит. Последнюю рубашку с себя снимет. Копейки чужой не прикарманит. Друг для него - святое. И одну только правду глаголет, горькую правду.

О судоводятельских талантах молчу уже.

Но как ни иронизируй, все мои "смутные сомнения" оставались все тем же помполитским маразмом. В карман не положишь, в стакан не нальешь.

Я вот на ужине сразу и послал Кандея на хутор его кубанский. Сто лет мне невесты геленджикские не нужны были. А может, он о чем другом хотел сказать?

Да нет, чушь! Моя-то и видела злыдня Палыча этого всего два раза. В Феодосии, когда мы шинами грузились.

Сказала потом, правда. Учись, мол, у капитана своего. Сразу видно - культурный, вежливый мужчина. А ты даже подойти к женщине не умеешь: вечно то на ногу наступишь, то плечом заденешь...

Да нет, чушь! Даже по времени не стыковалось.

И все ж хорошо, что историю свою Скользкий не на траверзе Феодосии мне рассказывал.

Под Донузлавом вельбот за нами увязался. Как в кино: ракеты осветительные, "приказываю застопорить ход!", досмотровую группу к захвату мирного ПТСа изготовить! Поймал нарушителя границы.

До захвата не дошло: штивало изрядно.

- Откуда и куда следуете? Почему не отвечаете на вызывном канале? - мегафоном погранец ограничился.

Как ему объяснишь, что у нас всю вахту то цирк куда-то уезжает, то белые вороны по рубке летают?

- 93-ий, следуем из Батуми на Херсон, - отвечает Родион как положено.

- А рыбки не дадите? - решил отработать учебную задачу до конца погранец.

- Только чаю.

- Индийского?

- Индийский возить нам район плавания не позволяет, - Родион ему отвечает. И Панину:

- Как у вас в ВМФ? По глобусу Грузии зачеты сдают?

- Да что с него взять? Лейтеха...- махнул рукой Панин.

Уж мичманюга наш после встречи с рыбаками, хоть и с мандариновыми, не поплелся бы границу охранять натощак. Взял бы все, что дают, не морща аристократический нос.

А Дед Витька:

- Ты видел, как о н забегал? До сих пор в каюте бумагами

шуршит. Ты б сказал ему, что погранцы - не таможня. До грузовых документов им дела нет, если не настучат особо. И что отвалили они уже полчаса назад, тоже не мешало бы предупредить человека. А то он все бланки коносаментов бельевым штампом перепортит. Нет, ну ты видел?

Вышки на Родионовой вахте проходили.

Понатыкано их уже в море под Тарханкутом, как в Персидском заливе. Только что никакие иракцы по ним ракетами не шмаляют. И нефти нет. Все никак не добурятся. А так - один к одному.

- Знаешь, Пашка. Похоже, он уже шмотки пакует. Брал я у него справочник капитана, вернуть попросил, - Родион говорит.

- Это что, - говорю.

- Панин гранату на месте не нашел. Кто ее запаковал?

- Всех я уже поспрошал. Ты последний. Мы думали...

Зло меня взяло. Взрослые ж мужики. Еще чего думали?

Мнется Родион.

Тогда я ему и выкладываю, чего еще.

- Так ты знаешь? Я ж просил и кубанцов, и механиков...

- А никто и не говорил. Вас только посылать с печальной миссией о смерти мужа помягче сообщить: "Здесь живет вдова Иванова?" Раз он именно так и сказал, значит точно ничего не было. К его словам капитанскую поправку, 180 градусов, прибавлять надо.

И тут меня наконец прошибло. Поправка!

Я - к столу штурманскому. Вот она - аккуратность в столбик. Восточное склонение. Истинный курс минус склонение плюс девиация... А на листке все по ученому - дельты да сигмы всякие.

Но не обязательно греческий изучать, чтоб плюс от минуса отличить.

Не может быть, чтоб так легко. Я рассмеялся даже. У меня извилина за извилину заворачивается, в Холмса и Ватсона друг с другом играют, филологические теории строят. А вот он - мой письменный документ на такой случай. Справка моя от психиатра: здоров! Реакция на помполитский вирус - отрицательная!

В справочник капитанский он, наконец, заглянуть решил! Так нет же там этого! Это ж даже не молодого матроса справочник ему нужен! Это ж - первый класс, вторая четверть!

- Слушай, Родион, - говорю.

- Заспорим?

- А на то, что под Очаковом гросс-адмирал наш судовождению тебя обучать захочет. Доверит командование судном в узкостях. В лоцмана произведет. Ты уж представительских ста грамм с него потребуй.

- Так у моторной лодки нашей - забровочное плавание, до четырех кабельтовых.

- Кое-кто может об этом не знать,- говорю.

- Ладно, заметано. На шашлыки и пиво по приходу.

О том, что мы мимо маяка Тендровского промажем, как всегда вправо снесет, я пока не стал спорить. Но шашлыки Родионовы - плакали. Желудочный сок у меня начал вырабатываться, едва Кинбурская коса открылась.

И как Суворов гонял по ней турецкий десант? Коса эта - одно название, что берег. Узкая, как шампур.

- Судно, входящее с моря в лиман, ответьте Лагерному-94! - ожил погранец с Первомайского острова.

До революции назывался он островом Морской батареи.

Во время революции на нем ожидал суда лейтенант Шмидт, который на самом деле был в чине капитана второго ранга. Судили его зачем-то в Очакове. Городе, одноименном с его мятежным крейсером.

- В общем, заступай, Родион. Попрактикуйся. Действительно, зачем нам человека со стороны на старпомское место брать? Не боги горшки обжигают. Я на крыле буду. В случае чего подстрахую.

Как тут английским юмористом не будешь? Знал я, что ничего нового тенор наш придумать не в силах, но не так же дословно.

Бог ты мой! Как раз и я, и Кела на мостике, меняемся. А он - слово в слово. Вот что значит хорошо текст отрепетировать.

- До шестого колена канала, я, пожалуй, с закрытыми глазами еще только не практиковался. Мой буксир к Черноморскому заводу пять лет прикомандирован был...

- Извини Радичек, забыл совсем. У тебя ж и жена николаевская? И как? А у меня вот...

Если б он в "Евгении Онегине" вдруг запел арию варяжского гостя, партнеры по сцене упали бы на задницы более мягко, чем мы с Келой.

На Станиславо-Аджигольских створах Родион вытребовал меня на руль.

- Я по Херсонскому каналу давненько не ходил, в 86 последний раз, когда землечерпалку на Чернобыль буксировал.

Палыч, как и обещал, "подстраховывал" Родиона на крыле: разглядывал в бинокль баб на прогулочной палубе встречного пассажира. Один раз только действия лоцмана-Родиона серьезно обеспокоили наставника: когда Радик собрался в гальюн по малой нужде.

На Больших Касперовских створах Радик, не отрываясь от бинокля, запросил у своего капитана-наставника технической помощи: глянуть по карте, какой там компасный курс на колене получается.

- Восемьдесят и пять десятых - вычислил в столбик наставник.

- На румбе, семьдесят - доложил я, исправив сразу на десять градусов. Чтоб не цацкаться.

- На створе! - подтвердил Радик.

А как же иначе?

Радик посмотрел на меня абсолютно неазиатским взглядом: глаза на лоб что у татар, что у хохлов - одинаково лезут. Соображал Радик быстро, не в пример своему наставнику.

- Не люблю я по речкам ходить. Створы, буи слева-справа. Как по проспекту. Думать не надо,- сказал капитан Олег.

- 93-ий! Вошли вы уже в Рвач? Пошевеливайтесь. Там "Юлиус Фучик" на Широком Плесе навстречу вам идет, - сразу же откликнулось Кизомыс-радио 18. Оперативно, как Бог, который, как известно, не фраер.

Откуда он все же взялся на нашу голову, этот Палыч? Вот что за дурища "Юлиус Фучик", он определенно догадывается. Смотри, посерел как. За папиросу, как утопающий, схватился. Забыл даже, что только "Мальборо" курит, Дик Сенд наш сорокалетний.

Дачный сезон на Потемкинских островах был в разгаре. Рыбаки удили с мостков, дети плескались у берега, нескромно, топлесс, загорали на мостках раскрепощенные херсонские женщины. На каждый проходящий по каналу ПТС обращать внимание - много чести. Да хоть в телескоп пусть глазеет, нахал.

Родион так же мастерски, как с "Фучиком", расходился с водными велосипедами у гидропарка. Занервничал, правда. Черт его знает, что у этих велосипедистов вместо мозгов! Любимую присказку про взрослых мужчин, занимающихся ерундой, к пацанве этой не применишь.

Из-за Карантинного острова уже открывался нижний рейд. И плыли по течению белые хлопья. Какой-то турок-тысячник грузился в порту удобрениями.

Херсон надвигался на нас неотвратимо, как расплата за грехи.

- Так я не понял, - сказал Скользкий.

- Не мог же он сбежать без диплома. И шмотки все на месте. Магнитофона только нет.

- По-моему, грузинам фиолетово, что номер там был механический.

Капитан Палыч сошел на берег, едва мы подали на причал концы.

Капитан дальнего плавания Жаров отсутствовал на судне уже третьи сутки.

Теперь я всегда узнаю фамилию капитана, прежде чем наниматься на судно. Впрочем, суда одесской, мариупольской и батумской приписки в этом отношении безопасны.

Все не так плохо: за время моей борьбы со скудоумием и косноязычием, стали палычебезопасными еще, как минимум, три порта.

Не то, чтобы мне было тесно на одном море с капитаном Олегом, но я вздохну поспокойнее, когда он переберется на Балтику.